Любовь к родине, патриотизм, как показывает само происхождение этого понятия (pater, на латыни «отец») обычно связывается с мужским началом, с готовностью мужчины кровью заплатить за свободу страны, во имя её отдать всего себя, даже свою жизнь. Жизненный путь Вайры Вике-Фрейберги воплощает в себе
красоту и силу латышской женщины, ту, что, не оспаривая силу мужчины, подчёркивает и дополняет её. Это сила духовного свойства, это и патриотизм, столь убедительно выраженный в поэзии Аспазией и Анной Бригадере, Визмой Белшевицей и Марой Залите. Есть ещё одна поэтесса, очень популярная в народе во времена Советской Латвии, Ария Элксне; стихи её во многих домах стали семейным чтением. Размышляя о Вайре Вике-Фрейберге, мне случилось взять в руки сборник Элксне «Ещё одна переправа»; здесь нашлось стихотворение, в котором слились в единое целое источники женственности и любви к отчизне, о которых только что говорилось, вера в народное будущее:
Верно, бабка этой девушки
Знала тайные слова.
Научила заговаривать
Дождь, когда была жива.
Хоть бы дёготь с неба, — лебедем Шла-плыла,белым-бела.
Не забрызгала прохожего
И сама — как и была.
Где другой увяз, не выбраться,
Тонет, тяжестью влеком,
Там она, как птичка лёгкая, —
По трясине босиком.
Будь ей матерью — и то б её
Не старалась удержать,
Если б даже репу вздумала
В пекле доченька сажать.
Ибо силы есть незримые
(Нет, не деньги и не власть),
Что народ через столетия
Провели, не дав упасть? 11
Что больше всего поражает в жизненном пути Вайры Вике-Фрейберги? То, что жизнь эта словно бы разбросана по всем континентам, по самым разным проявлениям и видам деятельности, — и одновременно так собранна, основательна и по-человечески наполнена. Её семейная жизнь и труды, наука и общественные дела, латышское и интернациональное, творческое и административное, элитарно утончённое и близкое народу, рациональное и мистическое.
Когда читаешь Curriculum Vitae Вайры Вике-Фрейберги, может показаться, что с этой женщиной нам не по пути: её биография настолько перенасыщена должностями, научными званиями, степенями и титулами, всякого рода и жанра речами, статьями, книгами.. . Может быть, эта влиятельная дама и гражданка мира всегда была так загружена и так занята собою, что чисто человеческим отношениям там не осталось ни места, ни времени? Да и желания? Может, она восседала в некоей башне из слоновой кости и там, в гордом одиночестве, шлифовала свои речи и другие порождения духа? Но оказывается, всё как раз наоборот, — мир Вайры Вике-Фрейберги открывается не только в текстах, но и в богатстве и многообразии человеческих связей, в щедрости и естественной простоте её отношений с людьми.
Да, когда она пишет, одиночество и безжалостное отграничение от всего постороннего обязательны, но редко кому дана способность быть одинаково свободным и раскованным как в тексте, так и в кругу людей после того, как текст завершён и зажил своей, независимой от создателя, жизнью. Да, Вайра Вике-Фрейберга из тех немногих, избранных мыслителей и литераторов, в ком живёт стремление к подлинно человеческой близости: не только осуществиться в написанных страницах, но и продлиться в человеческих жизнях. Всю её личность (как поют участники той же «Чикагской пятёрки» — от кончиков волос и до пят) пронизывает неподдельная радость бытия и мышления, и ей посчастливилось быть искренней патриоткой всех тех мест и дел, в которые ей суждено было быть вовлечённой. Вся её жизнь — свидетельство того, что, будучи на чужбине, она сотнями нитей была связана с Латвией и народом, живущим на своей родине; сколь бы высокими ни были валы, которыми отгораживались латыши Латвии и латыши
зарубежья друг от друга, любовь преодолела их задолго до начала официальных перемен.
В личности Вайры Вике-Фрейберги нельзя не отметить и удивительную лёгкость, завоёванную ценой тяжёлых физических и духовных усилий, с какими преодолевались горы работ и пропасти отчуждения. Притом в отношениях с людьми она никогда не выпячивала свои заслуги, не подавляла весом своего несомненного авторитета или тяжестью исполненного труда, не претендовала и на то, что сказанное ею есть истина в последней инстанции, что на её месте человеку авторитарного толка показалось бы само собой разумеющимся. Столь всемирная — и своя, латышская, столь богатая — дарованиями, чем угодно, — и скромная. Ради своих, своего народа и Латвии готовая «хоть репу в пекле сажать».