Тоска по родине и воспоминания. У каждого свои, особенные, но неизменно
конкретные и осязаемые — как тоска по близким людям, по привычным вещам и
предметам, тоже оставшимся в Латвии, ведь с собой разрешалось взять только
то, что можно унести в руках. Как родные места с их щемящей красотой, как
некоторые мелочи, о которых в нормальных обстоятельствах никто бы и не вспомнил.
Вайра всего чаще видит во сне берега Даугавы и Дуникскую бабушку. Вначале, сразу
после прибытия на новые места, эти видения связаны ещё и с постоянным ощущением
голода. Вайра видит, как бабушка в большом чёрном чугуне варит картошку поросятам
и разрешает ей тоже выхватить картофелину-другую. А то ей снятся тучи мух,
осаждавших сельский дом особенно в августе, когда поспевают фрукты и ягоды: в
те времена никаких химических средств борьбы с насекомыми не было. Тогда
бабушка жарила на масле мухоморы, а потом их выкладывала в пустые консервные
банки на столе, строго наказывая к ним не прикасаться. «Если эту смесь в рот
возьмёшь — всё, девочка, конец тебе, как этим мухам». Масло во время войны
было редкостью, и эти мухоморы так божественно пахнут, что Вайра протягивает
руку… «Не смей!» — прикрикнула бабушка и сердито вышла из комнаты. Вайре
пришлось выдержать нешуточную внутреннюю борьбу, чтоб удержаться от искушения.
К самым горьким мгновениям, пережитым вместе с родителями тогда в Германии,
относится смерть младшей сестрёнки Марите. В других, нормальных условиях её
жизнь была бы спасена, и сознание этого ещё сильнее мучило родителей. Для
матери этот удар судьбы не был первым: вскоре после рождения Вайры где-то
в просторах Атлантического океана навсегда остался отец её первенца, и вот
теперь дочь, рождённая во втором браке, покинула этот мир.
Потом там же, в одном из лагерей латышских беженцев, у Вайры появится маленький
брат, и вся эта жизнь в послевоенной раздираемой противоречиями Германии
отложится в подсознании растущего человека как время и место великой мистерии,
где жизнь и смерть переплетены, где накапливался опыт человеческого общения и
где закон сохранения любви был проверен и подтверждён на её родителях. Вайра
была первый и старший ребёнок в семье, и чувство ответственности развилось в
ней очень рано. Место младшей сестры заступил маленький брат, и опять Вайре
было о ком заботиться.
Ссылаясь на опыт, приобретённый в послевоенные годы в Германии, Вайра
Вике-Фрейберга писала в рецензии на роман Агаты Неcауле «Женщина в янтаре»
(1995) о равнодушии Запада к трагическим судьбам народов Восточной Европы,
в том числе и латышей, в ходе второй мировой войны. «В коллективном сознании
американцев, как, впрочем, и всего англоязычного мира, вторая мировая война
и её последствия образуют весьма специфическую и весьма ограниченную ментальную
„модель“, в которой важную роль играют известные концептуальные стереотипы,
например: перемены в обществе, происшедшие в ходе войны (the war efforts),
борьба союзников на западном фронте и их победа и — конечно же — холокост;
при этом судьбы и стремления народов Восточной Европы как бы просто не существуют.
Во всём англоязычном мире по отношению к нерусским народам Восточной Европы
образовался некий пункт ментальной слепоты».10
Вторая мировая война, нанесенные ею травмы и их исцеление — одна из самых
актуальных тем в литературе послевоенной Европы и в современной социальной
антропологии. Говоря о романе Агаты Несауле, Вайра Вике-Фрейберга подчёркивает,
что в литературе латышского зарубежья эта книга знаменует собою новый этап: это
рассказ о странствиях и страданиях людей, которые вынуждены были покинуть родину
в раннем детстве. При этом напоминается, что настроения латышской эмиграции
определяли в основном те, кто оставил Латвию уже в зрелом возрасте, причём в
их видении событий переживаниям младших поколений, можно сказать, не было места.
Скорее наоборот — «старшие», живописуя свои и только свои злоключения, горько
жаловались на бесчувственность детей, неспособность понять боль отцов и матерей.
Самые трагичные страницы книги Агаты Несауле связаны с бегством от русских и
нечеловеческой жестокостью Красной Армии в восточной зоне Германии; Вайре Вике
лично видеть и испытать всё это не довелось. Агата Несауле признаётся в своей
книге, что, несмотря на успешную профессиональную карьеру позднее в Америке,
из-за моральных и психологических травм, полученных в детстве, её личная жизнь
сложилась несчастливо: ей не хватало истинной теплоты. Анализируя психологические
аспекты этой щемящей человеческой исповеди, Вайра Вике-Фрейберга приходит к
выводу, что наряду с бесспорно травмирующими обстоятельствами не менее важна
была роль того кризиса доверия, который пережила маленькая девочка в отношениях
с родителями: грехи матери или, сказать вернее, её мучения, — муж во время войны
бросил женщину с детьми на произвол судьбы.
Рецензию на роман Агаты Несауле Вайра Вике-Фрейберга заканчивает выводом:
в разных условиях одни и те же внешние события и ситуации могут действовать
по-разному, и последствия их для человека соответственно могут отличаться весьма
значительно. Вполне возможно, говорит она, что в латышской эмиграции среди
представителей младших поколений найдутся и такие, кто скажет, что пережитое
во время войны и в послевоенные годы закалило их, сделав психологически сильнее
и богаче духовно; в некотором смысле именно к этой разновидности рецензент о
тносит, видимо, и самоё себя. Такой неожиданный поворот мысли перекликается с
парадоксальным признанием Александра Солженицына, приблизительно так
выразившего свой экзистенциальный опыт, обретённый в сибирских лагерях смерти:
я счастлив, что попал в этот лагерь, но ещё более счастлив, что выдержал и остался жив.
В обоснование своей точки зрения Вайра Вике-Фрейберга ссылается на новейшие
психологические исследования: «наряду с образом хрупкого и ранимого ребёнка ученые
открыли в нём выносливость и упорство, способность преодолевать на своём пути
немыслимые препятствия, лишения и обиды».