ЖИЗНЬ И АКАДЕМИЧЕСКАЯ КАРЬЕРА В КАНАДЕ


«Слёзы, которых я не стыжусь»

О гостеприимстве, человечности и понимании, проявленных четой Фрейбергов в те времена, когда советский человек, оказавшись на берегу незнакомого мира, чувствовал себя подобно инопланетянину, безнадёжно заплутавшему в просторах Вселенной, на страницах, написанных специально для этой книги, рассказывает и благодарность от себя и от имени многих других выражает поющий актёр Имант Скрастыньш.

«Нашим милым друзьям Иманту и Рите — от всего сердца, из Канады — Вайра и Имант!» — это надпись на книге «Солнечные дайны», хранящейся в моей библиотеке. Упомянул о ней вовсе не затем, чтобы похвалиться, — вот де, какие у меня друзья! — а зачем, станет ясно несколько позже… Хотя, что уж тут скрывать, я и горжусь тем, что меня назвали своим другом такие люди — честные, правдивые, мудрые и душевно богатые.

Каждая дружба начинается по-своему. Был сентябрь 1981 года. В Москве два латыша, оба беспартийные, непьющие, что за границей могло показаться кому-то подозрительным, три дня проходили «подготовку» накануне поездки к своим соплеменникам в Канаду и США. На четвёртый день, когда возникли сомнения, стоит ли вообще ехать, оба всё-таки оказались на борту самолета, чтобы затем, после одиннадцати часов погони за убегающим временем, приземлиться в Монреальском аэропорту. Помню с ясностью поздний послеобеденный час 22 сентября, когда я ощутил в своей ладони славную женскую руку, глаза мои встретили добросердечный взгляд и прозвучало совсем простое: Вайра. Нужно сказать, я едва справлялся с волнением: как никак, я впервые в жизни был в капиталистической стране и обменивался рукопожатием с нашей зарубежной соплеменницей. Но когда господин, стоявший рядом, обнял меня за плечи, промолвив: «А я — Имант», мне вдруг показалось, что рухнула некая невидимая преграда и, несмотря на все грозные предупреждения, которых мы наслушались в Москве, я могу без опаски переступить порог этого дома. В тот момент я ничего не знал ни о Вайре Вике-Фрейберге, ни об Иманте Фрейберге. Дальше была поездка через огненно-красные кленовые леса, навстречу и рядом с длинными роскошными лимузинами, — людям, для которых верхом роскоши казалась советская «Волга», уже эти машины представлялись чудом. Я оторопел. Хорошо, что мой рижский коллега — человек без предрассудков, не боящийся выпалить сходу всё, что думает. Но и у него время от времени вырывалось восхищённое: «Ого! Ты посмотри, что за тачка!» Что рассказывали нам по дороге наши спутники, толком не помню, -мы только и делали, что глазели по сторонам. По-моему, не так уж трудно вообразить, что значил в 1981 году Монреаль для латыша, приехавшего из советии.

Если мой товарищ был один из самых знаменитых композиторов Латвии и его имя и песни были известны, а некоторые даже почитаемы в латышском зарубежье, то я для них был совершенной новостью: белый лист. Единственный плюс — что не коммунист. Честно говоря, до сих пор удивляюсь, как нам позволили ехать с «такой» программой! Должно быть, благодаря Паулсу. Но главные цензоры, те, что в Москве, ни слова по-латышски не понимали. Первый концерт был назначен на следующий вечер. Имант и Вайра были организаторами выступлений. Понятно, что волновались и мы, и они. Они — не зная, что будет, чего не будет на сцене: как бы не началась пропаганда! Поэтому мы были деликатно предупреждены, что слушателей будет мало, так как в Монреале и вообще латышей немного. Слушателей было много! Очень много! Это взбодрило кровь и дало дополнительный импульс.

Решающий миг настал. Когда в зале погас свет и луч прожектора выхватил одинокую фигуру Раймонда Паулса и он начал — так, как только он умеет — играть «За озером высятся горы» — я не мог дождаться минуты, когда впервые в свободном мире, свободным латышам скажу эти слова:

Под солнцем на шаре земном
Нас четыре с половиной миллиарда!
Латышей из них —
Полтора миллиона. Только.
Полторы капли в море.
Что за песня о Солнце
Может быть у полутора капель?
Песня о Солнце?
И всё же!
Под солнцем на шаре земном
Страна есть такая — Латвия.
Под солнцем на шаре земном
Есть народ такой — латыши.
Под солнцем на шаре земном
У народа есть песня о Солнце:
«Встань, солнышко, утром рано,
Зайди только вечером,
И с утра ты нас согрей,
К вечеру нас пожалей!»*

Успел ещё сказать: «Примите этот привет с Родины и считайте нас своими!». Тут мой голос осёкся… Говорят, у актёров глаза на мокром месте… У меня комок встал в горле, и нужно было сжать зубы, чтобы зрители не заметили влагу в моих глазах. То не были слёзы жалости к нам и тому, что мы вынесли, к ним и к тому, что пережили они. И не о том была речь, что им суждено жить здесь, а нам — там… То, что происходило, было знаком. Свидетельством того, что есть мы, есть общая для нас Латвия. Вот это ощущение, равное которому я потом испытал только стоя в ряду тысяч и тысяч людей, которые, взявшись за руки, образовали Балтийский путь — живую цепь, протянувшуюся через Эстонию, Латвию и Литву, и еще в то мгновение, когда впервые в Латвии, вновь независимой, прозвучал её гимн, — вот это чувство вложил я в слово «Спасибо», сказанное тогда Вайре и Иманту. Спасибо, что они отважились взять на себя ответственность за никому не известного актёра. Кто знает, может быть, тогдашние мои слёзы и были тем, что нас соединило?! И публика приняла мою чистосердечно протянутую руку и не отпускала до окончания концерта и ещё долго после него. Стена взаимного незнания и недоверия была разрушена — нас приняли как своих. Тем самым были, однако, обмануты ожидания советского Комитета по культурным связям с заграницей. Те, кто посылал нас в заокеанское путешествие, лелеяли, без сомненья, совсем другие планы. Хотя в Риге, нужно признать, никто нам эти планы прямо не навязывал. За исключением сопровождавшего нас человека из соответствующих органов. Положение его было, скажем прямо, незавидным. Но между прочим, как позднее признавали сами зарубежные собратья, такой вариант был наименьшим из зол. Этот товарищ должен был неотступно следовать за нами повсюду, присутствовать на всех концертах и следить за тем, чтобы Скрастынъш не сказал «что-нибудь не то». Однако он, к немалому нашему изумлению, заявил: «Парни, я вам доверяю!» — и, побывав на первом концерте, в дальнейшем своим присутствием наши выступления не обременял. То была смелая и умная тактика. Нужно сказать, Вайра и Имант не входили во все эти подробности, они были выше политических дрязг. Точно так же за все три недели они не позволили себе ни единого жеста, который бы по-человечески унизил нашего надзирателя. Хотя миссия его была недвусмысленна, да он ничего и не скрывал. Как сказал Раймонд: «О политике вы с нами лучше не говорите, по этой части у нас есть свой специалист!» И опять же нельзя не сказать — шапки долой! — принцип этот неизменно уважался. Для чего я всё это рассказываю так долго? Чтобы стало понятно, что обстоятельства, при которых начиналась наша дружба, были совсем непростыми. Но люди познают друг друга в труд- ную минуту. И когда трудности не разделяют, а сближают, когда ты чувствуешь, что можешь на человека положиться, возникает то, что называют дружбой.

Если в Монреальском аэропорту нас встретили симпатичная дама и солидный господин, то уже в следующие дни, я это помню как сейчас, мы увидели ослепительное создание с новой, весьма экстравагантной причёской, что же до солидного господина, то он не уставал заваливать наш гостиничный номер экзотическими фруктами и прочими, в то время неизведанными и новыми для нас вещами. Следующим добрым деянием четы Фрейбергов было добытое с огромным трудом разрешение на поездку в США, — в Москве нас обеспечили только канадской визой. Ещё и теперь вспоминаю, как «вкусно»смеялись мы все четверо, когда посреди дня — кажется, дело было в Торонто, — они сграбастали нас прямо на улице и спешно втиснули в кабинку фотоавтомата, — нужны были карточки для американской визы. Аппарат нас — чик! чик! — снял в четыре щелчка, и когда в окошечке появился результат, к фотографиям Паулса оказалась добавлена ещё одна — какой-то русской женщины. Очевидно, Раймонд, будучи существом нетерпеливым, выскочил из кабины, не дождавшись последнего щелчка, а женщина поспешила занять его место. Нужно заметить, что благодаря бескорыстной помощи Иманта и Вайры в то время удавалось попасть в США и русским артистам.

Новые друзья не бросили нас и в Америке. Мы сошлись так тесно, что в Нью-Йорке я позволил себе стать практичным и «своекорыстным». Все, кто помнит те годы, хорошо знают, что можно было купить у нас и чего нельзя. Что скрывать, за наши выступления мы получили недурные деньги, в тогдашнем нашем понимании — целый капитал, и я подумал: раз уж советский актёр оказался посреди такого сказочного изобилия, не пора ли ему одеться как следует? И тогда Вайра отвела меня в нужный магазин и помогла выбрать всё, чего душа пожелала. Замечу, что классный черный костюм, купленный тогда и ставший мне, к сожалению, в последнее время тесноватым, долгие годы надевался по самым торжественным случаям, и теперь он — одна из немногих реликвий, которые я сохранил на память о своем актёрском пути. Точно так же берегу я и три галстука, присланные в разное время Вайрой, надеваю их ещё время от времени.

После трёх эмоционально необычайно насыщенных недель мы расстались как близкие друзья. Нужно ли рассказывать, какое чувство охватывает, когда в голове одна только мысль: Бог весть, свидимся ли еще когда-нибудь? Разве только им разрешат приехать в Латвию. Сомнения в этом показались обоснованными особенно тогда, когда за сутки до вылета домой обоим нам запрещено было покидать гостиницу. Двадцать четыре часа мы были заперты, как в тюрьме. Из-за этого пришлось даже отменить наше последнее выступление в Вашингтоне. Что послужило тому причиной — можно только гадать, но ощущение было преотвратиое, и предположения строились соответственные».

к оглавлению
дальше



*  Cтихи Мариса Чаклайса. Перевод мой. — Р.Д. 		    


Сайт управляется системой uCoz